Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто - Страница 40

Из этого глубокого знания таежной жизни у него и складывалось мастерство следопыта. Трудно было бы уложить в какие-то конкретные правила то, что составляло это мастерство.

Он искал след человека или зверя в дремучем лесу иногда по еле заметным бороздкам в траве, по вмятинам в трухлявом валежнике, иногда обращал внимание на свежесломанную или неестественно повернутую веточку или листок. Он обладал каким-то внутренним чутьем, знанием множества почти неуловимых примет, умением строить догадки, предположения, которые, как правило, оправдывались. Это было искусство, и в этом искусстве он почти не имел себе равных.

Позавтракав и отдохнув, Пахом Степанович повел след Дубенцова и Анюты. Уже на первом километре их след потерялся на каменной осыпи, вдоль подножия сопки, где прошли заблудившиеся. Пахом Степанович не остановился, а пошел через осыпь наугад, уверенный, что Дубенцов и Анюта прошли именно здесь, а не в ином месте. Миновав осыпь, он долго искал след, ползал на коленях, и, наконец, найдя его, больше уже не терял до вечера.

Вечер застал Пахома Степановича в глубокой узкой долине, глухой и мрачной, как подземелье. По дну ее струился маленький ручей. Таежник оставил у следа остроганную палку и хотел было уже устраивать себе ночлег, как вдруг его внимание привлек непонятный звук, напоминающий писк цыплят, когда они усаживаются на насест. Пахом Степанович пригляделся к кусту орешника, что распустился у самого ручья, и в густеющем мраке увидел на ветках несколько крупных птиц, похожих на курочек. По светлосерому оперению он узнал каменных рябчиков — самых беспечных из всех пернатых, населяющих тайгу. Таежник знал, что на них не требуется тратить даже заряда. Ему приходилось видеть этих птиц и раньше в разных уголках тайги. Пахом Степанович усмехнулся, словно встретил старых знакомых, срезал ветку, очистил ее от сучков, а вершину ветки загнул и устроил на ней нечто вроде петельки. С этим нехитрым орудием он подошел к кусту орешника. Птицы, не трогаясь с места, вертели головами, не без удивления рассматривая человека. А старый таежник, действуя с большой осторожностью, стал медленно надевать петельку на голову крайней птицы. Рябчик удивленно склонял голову то на одну, то на другую сторону, косил на Пахома Степановича круглой бусинкой глаза, окаймленного оранжево-красным ободком, потом энергичнее завертел головой, стал сердито клевать ветку, но улетать и не помышлял. Когда петля была уже на шее птицы, Пахом Степанович легким, но быстрым рывком сдернул ее с куста и ножом отсек голову. Несколько рябчиков, спугнутых шумом, улетели, но два продолжали сидеть как ни в чем не бывало. Одного из них Пахом Степанович снял с куста этим же способом, и только тогда улетел последний.

Привязав коня к кусту орешника на длинный, тонкий, крепкий канат, старый таежник облюбовал место для себя и принялся готовить ночлег. Земля была влажной после прошедших дождей. Пахом Степанович натаскал кучу сушняка и развел под ним огонь. Скоро огромный костер пылал на дне глухой долины, бросая зловещие красные отсветы на выступающие из темноты мощные стволы кедров и пихты.

Сухой валежник сгорел быстро. Пахом Степанович сгреб головни и золу в ручей. На том месте, где только что полыхал костер, земля стала сухой и теплой. Здесь таежник и устроил себе ночлег. Он разостлал по земле пихтовую кору, а поверх бросил кабанью шкуру — свою неизменную таежную постель. Над шкурой натянул палатку-накомарник, потом перетащил все имущество в палатку и только после этого принялся готовить ужин.

В долине стало совсем темно, хотя в просветах между кронами еще виднелось зеленовато-прозрачное небо — видимо, солнце еще не скрылось за горизонтом. В вершинах деревьев гулял ветер. Тайга гудела глухо, однообразно, нагоняя тоскливые думы на путника. Из всех времен суток в тайге Пахом Степанович больше всего не любил вечер, особенно когда приходилось бывать одному среди дремучих зарослей леса. В такую пору на старого таежника наваливалась необъяснимая тоска. Отчего бы?

Может быть, оттого, что утихали голоса лесных обитателей, переставали резвиться бурундуки, белки, синицы, а на охоту выходили хищники? Или в такие минуты вспоминался домашний уют, беззаботный отдых после трудового дня в кругу семьи? Пахом Степанович не задумывался над этим. Сейчас он тоскливо думал о судьбе Дубенцова и Анюты. Ему хотелось идти и идти, чтобы скорее нагнать их, а ночь заставляла его сидеть на месте.

Но вот сварилась вкусная похлебка из рябчиков. Ее душистый пар вызывал аппетит. Пахом Степанович достал пару сухарей и, проголодавшийся, с жадностью стал есть.

Опорожнив котелок и выкинув обглоданные кости, он зачерпнул воды из ручья и с удовольствием напился. Потом сложил «ночник» — костер из трех сухих валежин, перекрещенных на толстом бревне, — так они горят всю ночь, давая достаточно тепла и света.

Перед тем как лечь спать, Пахом Степанович сходил проведать мерина, который пасся под кустом орешника возле ручья. Конь дружелюбно потянулся к хозяину мордой.

— Что, паря, устал? — ласково проговорил Пахом Степанович, похлопывая мерина по шее. — Овса бы тебе, да не обессудь, браток, маловато его у нас. А работы впереди ой как много!.. Вот денька через два начну тебя поддерживать. Видать, трудненько нам придется. Ну, отдыхай, отдыхай, запасай силенок. Я тоже пойду сосну маленько…

Через несколько минут он уже крепко спал. Но как ни крепок был его сон, слух отмечал неумолчный гул ветра вверху, треск разгорающихся на костре бревен, журчание ручья, фырканье мерина. Вот он уловил, что лошадь начинает тревожно похрапывать, потом бешеный топот, жалобное, зовущее ржание.