Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто - Страница 25

— Моя больше нету говори сопка. Тебе никому нельзя говори, что моя тебе сказал, — решительно закончил Мамыка; довольный удачным выходом из затруднительного положения, он как ни в чем не бывало стал спокойно раскуривать трубку.

Старого таежника с радостным возбуждением встретили в палатке Черемховского. Сам профессор долго тряс ему руку в знак благодарности.

— Отлично, отлично придумано! — восклицал он — Кто мог додуматься, что так просто можно выманить у Мамыки его тайну? Скажите, дружище, как вы смогли додуматься до этого?

— Мамыка шибко суеверный человек, — довольный объяснил Пахом Степанович, — он боится злых духов. Они якобы хотели украсть его и сначала утащили в реку, И я вспомнил тут про шаманов. Шаман, он придумывает заклинания и прогоняет злых духов то от больного, то от стойбища. А как он прогоняет? Бьет в бубен, кривляется — стало быть, злые духи боятся грохота, всяких гримас и страшных слов. Я и подумал: дай-ка предложу Мамыке прогнать их стрельбой, да еще из нескольких ружей. Мамыка хороший человек, но много в нем старой дури…

— Что ж, может быть, мы так сможем убедить его и к сопке пойти? — спросил Черемховский.

— Вряд ли, — отрицательно покачал головой Пахом Степанович. — Он думает, что злые духи улетели на время, а все-таки будут следить за ним. Как только он пойдет, мол, к сотке, так они все равно утащат его где-нибудь.

— Ну, прекрасно, — согласился Черемховский. — Я полагаю, мы теперь найдем месторождение и без Мамыки?

— Местность мне понятная, — подтвердил старый таежник.

Без промедления началась подготовка к завтрашнему Походу. Для этой цели была создана партия в составе девяти человек с пятью вьючными лошадьми. Ее возглавлял сам начальник отряда. В партию вошли Пахом Степанович, Дубенцов, Анюта, фельдшер, техник-геолог Стерлядников и трое рабочих. На берегу Уд ом и при Мамыке остались геолог Титлянов и трое рабочих с пятью лошадьми и основным и запасами провианта.

Партия изыскателей вышла в поход с рассветом. Путь ее по маршруту Мамыки пролегал сначала вдоль берега Удоми, где-то у небольшого ключа должен был отвернуть в сторону, пересечь лесной массив, большую болотистую марь и подняться на невысокое плато. В районе этого плато и должно было находиться месторождение угля.

Пробираться по пойме Удом и было крайне трудно. В половодье река затопляет эти места, и потому всюду на пути изыскателей вставали нагроможденные водой заломы из коряг и мусора. Во Множестве встречались протоки и рукава, которые переплетались сложными лабиринтами. Бесполезно было бы искать обход, поэтому караван преодолевал их вброд.

К счастью, путь вдоль Удоми оказался не очень длинным, и к полудню партия достигла того ключа о котором говорил Мамыка. Это был неширокий, но бурный ручей, ленящийся меж замшелых зеленых камней и сгнивших стволов деревьев, покрытых толстым слоем мха. Еще легче стало идти, когда караван вступил под сень кедрового и пихтового бора, почти лишенного всякого подлеска.

Вскоре начался легкий подъем, и по мере того, как изыскатели шли вперед, пейзаж стал меняться. Появились ильмы, бархатное дерево, потом пошел мелкий березняк с примесью низкорослого монгольского дуба. Дубки как-то по-новому украшали лес, придавая ему южную мягкость.

Но вот лес стал редеть и неожиданно оборвался. Впереди открылась унылая равнина с чахлыми деревцами лиственницы — то была болотистая марь, о которой говорил Мамыка. Она простиралась километра на три и кончалась у подножия невысокого темно-зеленого увала. Каравану предстояло пересечь эту марь, чтобы выйти к увалу. За ним должно было находиться плато.

— Кабаны! Кабаны! — внезапно крикнул Пахом Степанович и вскинул ружье. За ним сорвал с плеча карабин и Дубенцов.

Не более чем в ста метрах от истока ручья, на грани между марью и лесом, паслось небольшое стадо невысоких, но коренастых светло-серых животных. Услышав крик, свиньи вскинули морды, раздался тревожный храп, и стадо бешено помчалось в тайгу. Одновременно прогремели два выстрела. Еще не умолкло эхо, а кабанов уже и след простыл. В лесу только слышался удаляющийся треск веток. Дубенцов бросился туда, где паслись кабаны, но ничего, кроме смятой и перемешанной с грязью осоки и множества следов острых небольших копыт, не нашел. В глазах его, как видение, продолжало стоять стадо диких свиней: их короткие сильные туши, высоко вскинутые остромордые головы с маленькими настороженными ушами и обрывки травы на клыках…

Не находя себе успокоения Дубенцов зашел на несколько шагов в лес по следу стада и увидел на траве кровь. Капли ее тянулись цепочкой, идущей зигзагами, но дальше цепочка стала ровной, прыжки кабана становились длинными. Не оставалось сомнений, что раненый кабан ушел со стадом. Огорченный Дубенцов вернулся к каравану. Пахом Степанович, выслушав его, сказал:

— Этот зверь сильный — уйдет раненый и обязательно выживет. Ошибку мы сделали: никогда не надо в тайге выходить сразу на поляну или на марь. Летом в таких местах завсегда пасется какой-нибудь зверь. Можно сказать, по глупости упустили свинину…

Изыскатели решили до темноты выйти к подножию плато, поэтому отдых был недолгим.

С первых же шагов по мари всем стало понятно, что партия вступила на самый трудный участок пути. Внешне марь имела вид ровного зеленого ковра осоки, растущей красивыми отдельными веерообразными ручками. Создавалось впечатление, будто на огромном пространстве расставлено множество сосудов, в которые вставлено по букету осоки. Однако красота эта оказалась предательски обманчивой. «Сосуды» были не чем иным, как довольно высокими, в полметра от земли, кочками из туго переплетенных корневищ осоки и торфа. Под лесом кочек почти везде стояла вода, образуя скрытое зеленым ковром болото.