Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто - Страница 47

Скрипя зубами от боли, таежник откинул свободную руку назад и с большим трудом снял с плеча ремень. Он сразу почувствовал себя легче и свободнее. Упираясь ногами, он подался вперед и приподнял плечом тушу медведицы. Сразу освободились придавленная рука и шея. Пахом Степанович поднялся на колени. Голова кружилась. В тайге стояла непроглядная аспидно-черная темень. Он достал спички, стал ими чиркать. При слабом свете он собрал вокруг себя сушняку, развел огонь.

Скоро пламя костра осветило этот глухой уголок в лесной чащобе. Только теперь Пахом Степанович мог разглядеть последствия схватки с медведицей. Его одежда и руки были окровавлены. Кровь застыла на шее, ворот рубахи неприятно прилипал к телу.

Медведица лежала на брюхе, вытянувшись. Под задними лапами зверя валялась берданка. Таежник достал ее, осмотрел. Ружье оказалось неповрежденным. Зарядив берданку, Пахом Степанович стал искать нож. С трудом перевернул он застывшую тушу зверя и увидел рукоять ножа, торчавшую из шерсти. От напряжения у него закружилась голова, красные круги поплыли перед глазами, и он снова едва не потерял сознание. Отдышавшись, Пахом Степанович с усилием вытащил нож, вытер лезвие о мех зверя, засунул в ножны.

Теперь можно было заняться раной. Она оказалась большой — медведица сорвала почти всю кожу с его затылка. Нужна была вода, чтобы утолить жажду и обмыть кровь. Но даже признаков воды нигде поблизости не оказалось — земля была сухая. С трудом двигая ногами, Пахом Степанович обошел с зажженным факелом ближние кусты и вернулся ни с чем. Он спустился к костру. В глазах его потемнело, деревья стали клониться перед глазами, к горлу подступала тошнота. Он лег навзничь и в таком положении пробыл полчаса, пока не почувствовал себя легче.

Он подбросил сушняка в костер и, вынув нож, принялся за тушу зверя. Долго он возился возле нее, наконец вернулся к огню с куском нутряного медвежьего жира. Отвязав котелок от мешка, Пахом Степанович положил в него эти куски и поставил на огонь. Вскоре в котелке зашумело, в воздухе разнесся запах жареного. Тем временем таежник достал из мешка два индивидуальных пакета, разорвал их и раскатал бинты. Когда в котелке оказалось достаточно растопленного жира, он снял посудину с огня и дал немного остыть. Обмакнув тампон в жир, он осторожно стал смачивать им рану. От прикосновения горячего к открытой ране Пахом Степанович едва не потерял сознание, но, превозмогая нестерпимую боль, продолжал свое занятие, пока весь затылок не был обильно смочен жиром. Обмыв затем пальцы в жиру, он тщательно разобрался в обрывках кожи на затылке и осторожно стал складывать их на свое место.

Около часа продолжалась эта мучительная операция.

Стараясь не двигать головой, Пахом Степанович вновь смочил тампоны в котелке и накрыл ими рану. Только после этого он туго забинтовал голову — и сразу почувствовал себя лучше.

Короткая летняя ночь подходила к концу. В вершинах деревьев засветлело небо, где-то застучал дятел. Пахома Степановича клонило ко сну. По несравненно сильнее, чем сон, мучила его жажда. Мрак в лесу быстро редел, небо в просветах крон стало совсем голубым, и теперь можно было отправиться на поиски воды. Пахом Степанович оставил у костра мешок и пошел к востоку, где, по его расчетам, совсем близко должны были находиться сопки. Его одолевали приступы головокружения, он отдыхал и снова шел, надламывая на пути ветки.

Утро наступило прохладное, тихое. В ветвях и макушках деревьев вспыхнул бледно-розовый свет — взошло солнце. Над головой Пахома Степановича с шумом пронеслась стая синичек. Он не видел их с тех пор, как вступил в еловый лес, поэтому радостно насторожился. Едва успели промчаться синицы, и вот уже чуткое ухо охотника уловило в утренней тишине новый знакомый звук. Звук этот начинался низким стремительным жужжанием, потом быстро повышался и вдруг, сорвавшись, неожиданно, по какой-то странной прихоти переходил в нежный перезвон колокольчика, а потом моментально заканчивался исступленным, как бы металлическим скрежетом. Проходила минута-другая, и весь этот цикл звуков вновь повторялся.

— Бекас… иссохшими губами прошептал Пахом Степанович. — Вода близко…

Он терял последние силы и уже не мог идти, но жажда гнала его вперед. Тогда он пополз на четвереньках. Одна мысль владела им: «Воды, хоть каплю воды!..» Сознание много раз покидало его, возвращалось вновь, и тогда он продолжал двигаться вперед, хотя бы на шаг.

Солнце поднялось уже высоко над тайгой, когда Пахом Степанович увидел впереди белые березы и как будто расслышал журчание воды. Сперва он не доверял своему слуху, потом убедился, что слух не обманывает его. Собрав остатки сил, он пополз. Начался кустарник, потом пошло густое разнотравье. Эта часть пути в несколько десятков метров показалась таежнику самой трудной в жизни. Он окончательно изнемог, но победа была близка: заросли кустарника и высокого разнотравья оборвались, вместе с ними кончился и лес. Кажется, сама природа вознаграждала таежника: перед ним метрах в трех бежал под пригорком светлоструйный ручей.

Слева открылся благоуханный луг с зеркальной гладью озера, уходящего к подножию Верблюжьего горба, над озером, на высоте нескольких метров, висел ровный и неподвижный пласт прозрачно-сизого тумана. Словно под крышей, под пластом тумана носились стаи уток, и их кряканье четко раздавалось в гулком утреннем воздухе. По берегам видно было множество цапель. Они либо важно расхаживали, забредая в воду либо стояли на одной ноге, издали кажущейся былинкой. Иногда их зычные голоса оглашали утренний воздух, разносясь далеко над тихим озером. А в солнечном небе звенели голоса бекасов…